Eng

IN MEMORIAM. Анатолий Данилович Шеремет: фрагменты из интервью, сделанного журналистом Игорем Свинаренко в рамках подготовки книги «Наш Эконом» в 2015 году

IN MEMORIAM. Анатолий Данилович Шеремет: фрагменты из интервью, сделанного журналистом Игорем Свинаренко в рамках подготовки книги «Наш Эконом» в 2015 году

 9 дней назад ушел из жизни  великий человек -  доктор экономических наук, профессор кафедры учета, анализа и аудита экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, создатель Научной школы проблем комплексного экономического анализа и его информационного обеспечения, первого в стране курса экономического анализа деятельности предприятий и одного из первых в России Учебно-методического центра обучения и переподготовки профессиональных бухгалтеров и аудиторов, реформатор бухгалтерского учета в РФ, общественный деятель и просветитель Анатолий Данилович Шеремет. 

Мы публикуем фрагменты из интервью с Анатолием Даниловичем, сделанного журналистом Игорем Свинаренко в рамках подготовки книги «Наш Эконом» в 2015 году.

​​

Игорь Свинаренко: Итак, в декабре 1941-го года был основан экономический факультет.

Анатолий Шеремет: Да, 25-го декабря. Но я помню то время, в отличии от вас. В Подмосковье были как раз немцы. А я жил тогда в Серпухове.

И.С.:  Я под Серпуховом был на картошке, от МГУ. В колхозе «Большевик».

А.Ш.: Так это как раз я вас туда посылал! Ну, и других студентов, конечно. Когда я в парткоме МГУ работал. К себе, в Серпухов отправлял. Дело в том, я там имел связи с первым секретарем Серпуховского райкома – хорошие! И поэтому он там условия для студентов создавал, они были лучше, чем в Можайском районе. Под Можайском очень тяжело было…

Так вот, от центра Серпухова в 13 км немцы стояли - и обстреливали город постоянно, бомбили. Половина родственников у меня погибло, сам я был чуть-чуть контужен, даже не чуть-чуть, а солидно.

И.С.: Сколько ж вам тогда было?

А.Ш.: Второго сентября 1941-го 12 лет исполнилось. Они уже весь август фактически нас долбали, и это продолжалось до декабря. Обстреливали вокзал: Москва, Серпухов, Тула ― вот эта линия, она работала.

Даже тонные бомбы бросали, хотя тонна ― это редкость. Это бомба ударила ночью, мы с мамой были дома. А дом был обычный, крестьянский. Так нас с кровати так и выкинуло. Окна, конечно, были забиты фанерой, так и она вылетела. Бомба упала метрах, наверное, в 350 от нашего дома. Тонная! Вы себе не представляете, что это такое. Одним словом, это тяжелое было время. Бомбили несусветно, особенно Окский мост. Окский мост перебить ― это великое дело было б для немцев. Стреляли по нему, но снаряды все отскакивали ― ничего ему не было. Потому что Окский железнодорожный мост ― он был очень крепкий, и сейчас он крепкий. Он построен был еще в 1913-м году.

Я помню, как по тому мосту Сталин ехал! И там на станции выходил, и даже мне довелось его видеть. Это уже был 1943-й или 44-й. Сталин ехал в Крым. На дачу к себе, летом. Тогда еще на всех остановках через 100 км останавливались поезда ― залить надо было воду, уголь загрузить. И у нас информация была, что правительственный поезд едет. Мы не знали, кто там, что. Я, конечно, точно не знаю, он это был или нет, но говорили, что он. На перроне стоял…

Отца моего не отправили на Восток: он был назначен командиром партизанского отряда, на случай, если придется сдать территорию немцам. В ожидании начала своей миссий отец мой работал, добывал песок для фронта. В мешки его, и потом зенитки обкладывать, для аэродромов, для окопов, куда угодно. Необходимость большая была…

Мы тогда у вокзала жили. Нас бомбили. Наша семья однажды попала под бомбежку. Родная сестра моя тогда погибла, 37 ранений, 4 из них смертельные. От двух бомб. Ей было 17, она еще даже школу не закончила, последний класс был. И еще моя двоюродная сестра и мамина сестра, то есть тетя моя ― три человека. А еще одна мамина сестра, тетка моя, у нее сердечный приступ случился, и она у магазина упала и живая осталась. А они побежали на футбольное поле от бомб ― и как раз попали. Они были в магазине, возле вокзала, и рядом стадион «Локомотив» серпуховский, они понимали, что надо было убежать от вокзала подальше…

И вот отец после этой трагедии отправил семью, кто жив остался, в деревню. А я остался и был у него помощником. К тому ж мне нельзя было никуда уезжать: нас, детей всех начальников, специально готовили… 

И.С.: На связных?

А.Ш.: Совершенно верно! Обучали нас… Я проходил стрелковую подготовку, учили нас стрелять из всех видов оружия, ну так, более-менее. Всякие тропинки нам показывали в лесу. Еще были разные наставления. В поимке двух шпионов я участие принимал.

И.С.: Как же это было?

А.Ш.: Как-то утром мы с отцом на велосипеде едем, он на работу, и меня везет. И вот я вижу ― идет человек и разговаривает. Пальто такое странное на нем… Я говорю: «Пап, что-то подозрительное такое!» А мы тогда были приучены к подозрениям. Проехали мы его. Потом смотрим ― а там на мотоцикле едет милиционер. Мы его остановили и говорим, так и так. Он отвечает: «Только вы вернитесь туда, а я сейчас его догоню и все выясню». Мы возвращаемся. Действительно, оказался человек неблагонадежный, милиционер арестовал его и обыскал при нас. То ли рация на нем была, то ли что-то такое в этом роде. Это был русский, не немец. Он не сопротивлялся, не пытался сбежать, куда, тут же милиционер…

5-го декабря началось наступление Красной Армии. Это тайна была! Узнали мы дня через три. Тогда объявили, что есть первые успехи. Немцев отогнали. Прекратились сразу бомбежки и обстрелы, и мы наконец вздохнули.

Наш город не взяли все-таки немцы, я в оккупации не был. С февраля-марта начали нас приглашать в школу, и начали мы учиться за 5-й класс. Практически 5-го класса у нас не было, но засчитали 5-й класс, и мы на следующий год проходили программу и за пятый, и за шестой.

И.С.: Вот вы не были в оккупации, а Горбачев – был.

А.Ш.: Я очень гордился, что был первым, кто Горбачева критиковал. Он был комсорг второго курса юридического факультета, а я как член вузкома комсомола в составе комиссии (я был ее руководитель), как положено, проверял его работу. Я знал, что надо было обязательно положительное увидеть, но непременно за что-то покритиковать и вывод делать. Не помню за что, но я его подверг критике.

И вот Светлану Сталину я знал. Обедал с ней один раз, ― на Моховой, в столовой. Мы сидели за одним столом, я с кем-то, и она с какой-то девушкой. Она на историческом факультете была, на два курса впереди меня.

Мы разговаривали как студенты со студентами. Но было, конечно какое-то чувство ― что это все-таки дочка Сталина. Мы знали об этом… Так-то мы часто встречались в столовой. Но в тот раз пришлось сидеть за одним столом. Я даже помню, о чем говорили: о капусте. Тогда у нас капуста была бесплатная в столовой. Квашеная. И хлеб бесплатный. Вот так лежит прямо ― и можно было есть бесплатно!

И.С.: А что в столовой вы брали, еду какую? Помните?

А.Ш.: То, что закусочка была всегда ― капуста, я говорил. Что брали? Первое ― борщ, суп, щи, рыбный, такой-сякой. Второе ― как правило, котлеты, тефтели. Я даже не помню, было ли мясо? Было, наверно. И компот, конечно. Простые вещи были. Я помню, что на рубль в день можно было питаться. Какая была стипендия ― мне трудно вспомнить, но больше 30 рублей ― твердо. У отличников стипендия была повыше. Я даже не знаю, у кого уточнить сейчас, не осталось никого. Но на студенческую стипендию я жил. Вот на эти 30 или сколько там рублей. Родители мне не могли помогать. Единственно, пальто могли купить, ботинки, а вот чтобы жить – это я сам.

Потом я получил – бесплатно ― комнату. Даже не при Хрущеве,

а еще при Сталине. Когда я был аспирантом. А в 53-м я прощался со Сталиным на Тверской, где знаменитая давка была, ― я там тоже был.

И.С.: Но вас не задавили! Как так получилось?

А.Ш.: Весь-то не передавишь народ, народу была туча. Причем, если ты в толпе, то ничего, а если тебя отодвинули и притерли к грузовикам, которые там стояли, загораживали, ― вот там давка самая была. Там старались через машину перебраться. Рядом никого со мной не задавили, но крики были слышны сильные.

<…> Меня тогда, в 1955 году оставили в университете работать, и потому я от ректора Петровского получил комнату в Главном здании, корпус К. В квартире, которая была разделена для троих молодых специалистов. Через 10 лет я съехал уже в другую квартиру, тоже дали, в Зюзино. Уже в отдельную квартиру, двухкомнатную. У меня, само собой, уже семья была. Потом в дом преподавателей я переехал…

И.С.: А как вы вообще поступили в университет?

А.Ш.: Если это интересно... Расскажу. Я был комсоргом школы в Серпухове. Это 14-я школа была, транспортная, железнодорожная. Первый секретарь комсомола Серпухова подарил мне трехтомник «Капитала», 1936-го года издания. В 9-10-м классе я первый том, все-таки, прочитал. И понял тогда из книги только одно: что наука политическая экономия открывает тебе глаза на мир. И зародилось желание вникнуть в это глубже... Секретарь мне советовал: вот, в университете открылся экономический факультет, имей в виду, надо туда поступать. Правда, физик школьный требовал, чтобы я на физический факультет шел. Я был золотой медалист. Первый в городе Серпухов. В 47-м году, это второй год, как медали ввели, после войны сразу. И вот первый медалист в городе был Шеремет. Как золотой медалист я, конечно, куда угодно мог поступить. Кроме МГИМО ― там надо было язык сдавать, даже золотым медалистам.

И.С.: А вы что же, языка боялись? Вас же готовили в партизаны, да и в школе был немецкий, так?

А.Ш.: Пятерка у меня была, все в порядке. Я мог сдать, я считаю. Я не боялся экзамена. Просто мне обстановка не понравилась сама по себе. Я съездил в МГИМО, посмотрел, что там и как: девочки курят, накрашенные ― мне это не понравилось, и я сразу ушел оттуда.

В Плехановку я ходил, но там тоже не понравилось. Они на меня там как накинулись! Золотых медалистов было раз-два и обчелся, и каждый вуз был в них заинтересован. Так уговаривали! Вот эта настойчивость в уговорах мне очень не понравилась. Я с трудом оттуда выбрался, удалось улизнуть от них. Еще в транспортном я был, я ж в транспортной школе учился, отец заслуженный транспортник. Но я хотел быть в университете, на экономическом факультете! Вот запала мне в голову эта мысль. Хотелось узнать все-таки больше о том, как развивается общество. И поехал на Моховую, где экономический. Смотрю – задрипанное здание, приемная комиссия в каком-то подвале, с потолка капает… Очень плохое состояние. Мне как-то не по себе стало, не решился я туда поступать. Приезжаю домой ни с чем… Отец интересуется моим поступлением. А он у меня простой рабочий. Единственное его достижение, что он был учителем токарного дела у самого Гришина, Виктора Васильевича. Того самого. Гришин потом стал комсоргом вокзала, после комсоргом города, а потом, как вы знаете, главным в Москве… И вот я рассказал отцу, что никуда не поступил. Он берет меня за руку, и мы едем в Москву. Ведет он меня сразу в университет. И секретаршу техническую (потом она училась на моем курсе, она была заочницей, но позже перешла на очный) спрашивает: «А можно посмотреть, кто поступает?» ― «Нет, не положено». ― «Я вот человек простой, просто интересно, кто в университет поступает, собирается учиться». Уговорил он ее и стал листать заявления. Посмотрел – и велел мне писать тоже. Я не спорил, тем более что это совпадало с моим желанием более-менее. Написал. Едем обратно на «кукушке», это поезд был тогда такой, паровозик и три вагона, три с половиной часа до Серпухова ехал.

Я говорю: «Пап, а все-таки, в чем дело, что ты там нашел, в заявлениях?» ― «Знаешь, Толя, больше половины ребят, которые подали туда заявления, евреи. А уж они знают, куда поступать».

Взяли меня без экзаменов. Но чуть не сорвалось… Там был у нас такой профессор Козодоев. Знаменитый, одноглазый. Очень вредный. И при обсуждении на комиссии он меня запугал: «Вот, у нас нет общежития, так что можем взять, но жильем не обеспечивать не будем!» А мне отец сказал, у него родственники были в Москве, в крайнем случае, кто-то поддержит. И я дал согласие. Так золотой медалист оказался без общежития. А как жить? Были же карточки, а карточки мои в Серпухове. (Это 1947-й, а где-то в феврале 48-го года отменили карточки. Мы уже по коммерческим ценам пирожки покупали.) В Москве у меня был крестный отец. Он был прорабом, на улице Горького строил дома, вот эти большие, что стоят сейчас. И в недостроенном доме прописал он меня. А где жить? Я скитался по своим родственникам: сегодня у одного, завтра у другого, третьего. Очень было тяжело, и на первой сессии я получил тройку по истории средних веков. Это был позор! Я ж отличник. Меня это пробрало до слез. Довел меня до слез мой однокашник, фронтовик, Владимир Майер. Хороший был товарищ и великолепный человек. Мне просто обидно было, что я в таком тяжелом положении, а он меня на комсомольском собрании поругал. Он партийный был. Потом он подошел ко мне после собрания. «Ты обиделся на меня?» ― «Да, обиделся». И я ему рассказал, как я живу. Он сделал так, что в комнате, где было 6 человек, поставили кровать для меня 7-го. В общежитии на Стромынке. Стал я там жить, все нормально стало. И пересдал тот экзамен. И.С.: А вот это у вас фрикативное «г» — это оттого, что в семье так говорили или это в Серпухове повсеместно?

А.Ш.: Это все-таки от Украины идет. Дома так говорили. Мову я понимаю, но сам не говорю. Песни с удовольствием пою украинские. У нас много пели раньше, отец на гармошке играл. Семья моя из-под Полтавы. Они в 1907-м году, когда на Украине был голод, всей деревней уехали в Московскую губернию, сейчас это Тульская область, где я родился. В 1939-м году отец с матерью свозили меня посмотреть места, где наши корни. И там я был все лето.

<…> Наш курс был 55 человек, из них 10 — иностранцы, в основном из восточной Европы: Чехия, албанец один был, пятеро из Польши… Примерно треть из наших — фронтовики, и две трети — молодежь школьная.

Интересные люди были эти фронтовики. Вот, допустим, Марат Готовский. Мы поступили в 47-м году. А в 49-м году факультет расширился, уже не 55 человек принимали на курс, а 150. У нас была кафедра статистики и учета. Заведовал ею Татур Сергей Кузьмич. А в 49-м пригласили статистика профессора Савинского, и он возглавил, соответственно, кафедру статистики, а Татур – бухучета и анализа хозяйственной деятельности. И вот стали набирать студентов на эти кафедры. Я пошел к Татуру, и со мной Готовский и еще испанец Росинос Педро. Он из тех испанцев, которые до войны были привезены. Марат Готовский был интереснейший человек. Он знал, сколько погибло наших солдат и немцев, знал все танки и так далее. Мы его слушали, раскрыв рот. Он стал потом зав.лабораторией счетной техники. Вот только он очень любил выпить, и это ему мешало продвигаться вперед. Но кандидатскую он защитил, был доцентом...

<…> На первом курсе я был футболистом, потому что я в Серпухове за «Локомотив» играл. А тут стал играть за вторую команду МГУ. Но на 2-м курсе немножечко зрение стало падать, я футбол бросил и перешел на лыжи. Я был лыжником всегда, потому что приходилось большие расстояния преодолевать, была у меня хорошая лыжная закалка. И тут же, когда на лыжи встал, я стал чемпионом факультета мгновенно, был чемпионом МГУ несколько раз, в основном в эстафетах, и один раз лично. На втором курсе я получил первый разряд по лыжам. И, будучи уже доцентом, я выступал на соревнованиях за университет. Кстати в 47 лет я последний раз первый разряд выполнил на официальных соревнованиях. То есть 27 лет я был перворазрядником! В мое время студенты были голодные, изможденные, а спортсменам хорошо: нас подкармливали, давали талоны на обеды! Зимой мы ездили на лыжные сборы в Красновидово, там тоже кормили. А летом в Пицунду, в другие лагеря, там легкая атлетика, волейбол. Я был серьезный спортсмен! У меня было 9 третьих разрядов: по мотогонкам, по волейболу, баскетболу, стрельбе и так далее.

Не то чтобы нас заставляли участвовать в соревнованиях, но… Тогда была другая обстановка. Например, был призыв: «Все на кросс!» И все шли. Это была массовость такая. В принципе, никто так уж не заставлял, но дружба была. Вот готовились соревнования по мотоциклу. Кто умеет кататься на мотоцикле? Поднимают руки шесть человек. И я в том числе. У отца был «Триумф», он собрал сам, из деталей, трофейный — он мастер был на все руки. Много тогда было техники покореженной, тех же мотоциклов, и он из многих собрал один. Это вообще был английский мотоцикл, но его немцы использовали, они закупили партию в свое время, это сильная машина была. Я в школе катался на «Триумфе». И сразу на соревнованиях третий разряд получил. Словом, кто чего хотел, тем и занимался: волейбол так волейбол, баскетбол так баскетбол.

<…> Вот еще такое у меня важное есть воспоминание. Поехали мы на соревнования с Лешей, Виноградовым Алексеем, он был фронтовик, старше был на два курса. Он до меня был чемпионом по лыжам. Это он меня туда привлек. Мы с ним встаем рано, готовим кашу, -- без масла, без ничего, на воде. Котелок съешь этой каши ― и вперед! И вот помню, когда он заканчивает уже соревнования, осталось немного. «Толя, кусочек хлеба дай, не могу уже». Соревнования выжимают всего. Вот запомнилось, потому что после этой каши. когда приходишь на финиш, от тебя прямо кровью пахнет, потому что напряжение большое, все-таки же надо показывать результат! Идем… Он впереди, и я за ним так… Но он видит, что я бегу и не отстаю. Мне не удобно было его обходить, он старший, он же фронтовик, он капитан команды, он чемпион факультета. И тут он говорит: «Слушай, а ты, может впереди побежишь?» И тогда я, конечно, его обогнал. Вот так вот он вывел меня в люди.

Я хочу сказать вот что. Эти фронтовики, три человека, они нас держали в узде! Заставляли учиться мощно, так что все мы отличники были. У нас все было по расписанию: вечером заканчиваем занятия и идем на пруды в парк, в Сокольники, купаемся. В 23.00 отбой. Встаем все в одно время. Была дисциплина солдатская такая! Вот как они были солдатами, так и  нас воспитывали... И я благодарен им сильно за это дело. Они были умными, уважаемыми, учились на отлично сами. До войны они были отличниками, когда школу кончали, как правило. Так что в этом плане уважение было полное и подчинение было добровольное.

И.С.: А алкоголь как у вас, был в ходу?

А.Ш.: Да! Не в том смысле, чтоб пить каждый день, но вот когда праздник, то мы могли-и-и! Тогда водка была довольно таки дешевая… Ну, вот была свадьба у Майера. Женился он на Маше Суворовой, фамилию она не сменила и детей всех Суворовыми родила, ясно почему. Недавно она умерла в возрасте 92 лет. Свадьба была в Царицино, там у Машиных родителей был деревянный домик. Конечно, были приглашены основные люди с курса. Пили водку, а чем закусывали ― разве можно вспомнить? Простая какая-то была закуска. Танцы были, гармошка была. Но без драки. Песни пели… Михаил Солодков тоже был, будущий декан факультета. Он сам хорошо пил, и нас хорошо подстраивал. И как-то так получилось, что фактически какие-то соревнования организовались: кто больше выпьет. А судил Игнасио, испанец, который не пил никогда. И он потом рассказал о результатах, когда подвел итоги. Оказалось, что я выпил один литр и 200 граммов. Это часов за шесть. До пяти часов утра мы там сидели!

И.С.: А из того, чему вас учили, что больше всего пригодилось?

А.Ш.:  У нас не у всех были книжки, учебники, но все-таки были у кого-то. Поэтому конспектировали учебник. Мне довелось слушать на первом курсе академика Островитянова. В 1932-м году издан был его учебник «Политическая экономия». Мы по нему учились. «Капитал», книжки Маркса, Энгельса, Ленина — все мы знали, и читали очень много. Никаких там западных современных авторов не положено было, и не читали мы их. Конечно, на следующих курсах Цаголов читал, и его лекции удалось послушать. Савинского помню, по статистике, -- но он скучно читал, у него был учебник «Статистика», и он практически его читал нам. Татур ― тот читал великолепно, но только после него записи оставались полстранички-страничка. Так мало – потому что он хотя очень интересно рассказывал, но это было как-то так вдоль. Учебники были по бухгалтерскому учету и по анализу ― паршивенькие такие, но все-таки они были. И вот это сочетание слабых учебников с яркими лекциями… Татур прививал любовь к науке, к учету и к анализу. Мне больше нравился анализ, так я и стал в основном аналитиком. И интерес вот, то что он привил — это великолепно! Вот привил бы Савинский такую любовь к своей науке, так я бы, может, статистиком стал бы.

<…> Я с Кагановичем за руку здоровался и прощался, на работу он меня брал к себе, но я не пошел. А звал он меня в комитет по труду. Это был 1955-й год, был создан новый комитет по труду во главе с Кагановичем — членом Политбюро. Очень талантливый, умный был человек. Когда я защитил диссертацию, то нас троих с факультета — меня, Майера и Ланцева (которые еще не защитились к тому времени), и еще будущего академика Аганбегяна, который только что закончил свой вуз — вызвали к Кагановичу работать. И вот эти трое с Лазарем Моисеевичем побеседовали и дали согласие в ответ на его предложение. А я последний был, фамилия «Шеремет» почти всегда последняя. И тогда Каганович выходит и говорит: «Я извиняюсь, Анатолий Данилович, но я с вами не смогу разговаривать, с вами будет говорить Горошков, мой заместитель, а меня вызывают в Кремль». Тут мы с ним и поздоровались, и попрощались за руку. И вот я говорю с его замом. И стараюсь ему изложить ситуацию, объясняю, почему мне нельзя идти к ним в комитет работать. Я уже был в МГУ, я уже кандидат наук, ректор уже пообещал мне комнату, мой учитель Татур видел во мне продолжателя своего дела и, если бы я ушел, это был бы удар для него! Мне нельзя было уходить! Тем более, у меня была любовь к науке! Но Горошков меня и слушать не хотел. И вот я привел еще такой аргумент. Никто кроме ректора не дал бы мне комнату, потому что формально я мог жить на жилплощади тещи с тестем, а по сути жить у них я никак не мог! При этом я назвал фамилию своего тестя. «Это Александр Иванович, что ли?» — переспрашивает Горошков. «Подождите, подождите, так это же вы чай мне даете, когда мы в преферанс играем у Саши?» А я не узнал Горошкова! А ведь точно, я иногда приезжал к тестю в субботу-воскресенье, он с гостями в преферанс играл. Я чай подавал. Иногда меня заставляли играть, когда им игрока не хватало, я умею, но не люблю карты, не люблю азартные игры.

Так вот Горошков, значит, тогда сказал: «Ай-ай-ай! Ладно, решим вопрос». И я остался в университете…

<…> Я шесть раз читал три тома «Капитала» Маркса. И каждый раз я отдельным карандашом подписи делал, подчеркивал что-то.

И.С.: А нельзя было один раз прочесть и понять?

А.Ш.: Я говорю, надо было перечитывать. Студентом на курсе политэкономии ― «Капитал» надо, потом спецкурс по «Капиталу» был ― второй раз надо, в аспирантуру сдавал экзамен — опять «Капитал» надо… Знаете, вот потом самый интерес к нему, когда ты уже его знаешь ― и все равно что-то новое находишь в нем! Что я оттуда использовал особенно хорошо ― это система экономических показателей. Я ее превратил в комплексный экономический анализ. Одно из моих достижений — это создание теории комплексного экономического анализа предприятия. Оно связано с тем, что без политэкономии схему создания и формирования экономических показателей нельзя было сделать. Я эту систему сделал. И соединил математические методы и теорию политэкономии. Знание учета, знание того, как формировать учетные показатели, знание математики – это всё позволило мне эту систему создать. Так что в этом плане интерес к политэкономии я пронес через всю жизнь. И доволен этим. Вот сейчас мы учим людей так называемым макро- и микроэкономике — это вроде политэкономия, а, с другой стороны, нет. Потому что нет системы! Так, набор сведений. Вот этот сказал это, этот об этом говорил, то или другое развил, а системы, какая у нас была по Марксу, нету. Это большой минус сегодняшнего образования.

И.С.: Интересно! А какие еще отличия между тем, как раньше преподавали, когда вы были студентом, и как сейчас преподают науки на факультете? В чем еще разница? Что же изменилось?

А.Ш.: Изменилось и в хорошую сторону, и в плохую сторону. Во-первых, людей отучили от того, чтоб слушать лекции. Сейчас, когда читаешь лекцию, приходит очень мало людей. Почему так? Может быть, и лекторы не особенно стараются. А, может все-таки дело в студентах. Сейчас есть возможности не только прочитать учебники и прочие книжки, а есть же еще и интернет. Всё для них готовое! И вот так получается, что они лекции плохо посещают и не усваивают логику, не видят стержень курса. И поэтому, когда экзамены принимаешь, то видишь: набор отдельных знаний имеется, а связать это в единое целое они не могут.

И.С.: Шампура нету. Это самое важное отличие?

А.Ш.: Наверное. Раньше любовь к знаниям прививалась чтением первоисточников. А сейчас в интернете читают, но читают что? Раньше, по крайней мере, были классики, и мы перед ними преклонялись, уж их-то мы хорошо изучали. А сейчас классиков нет, и поэтому читают одного, другого, третьего. Точек зрения полно! И эти точки зрения студенты воспринимают как хотят ― один так, другой этак, а системы не складывается.


13 января 2020